Алексей Россошанский: Таганка и другая Москва

Я по первому образованию баянист и дирижер оркестра русских народных инструментов. В музыкальном училище, в Твери, где моя семья прожила более 10 лет, у нас была студенческая театральная студия. И, несмотря на то, что это было абсолютно любительское предприятием, потом уже, с высоты гитисовского обучения, я понял, что мы делали все очень здорово и интуитивно правильно. Мне часто говорили, что у меня талант и мне надо поступать в театральный. Но, как человек самокритичный и, честно говоря, самоед, я делил все это на 20 и думал, что театральный - это высоко и недосягаемо, как небо. Поэтому в этом направлении не смел и думать, планировал поступать в институт культуры или в Гнесинку, продолжать дирижировать, преподавать или быть исполнителем-баянистом. Но в какой-то момент две знакомые, тоже участвовавшие в спектаклях театральной студии, сказали, что ездили на прослушивание в ГИТИС. Там есть факультет музыкального театра, а я даже и не подозревал, что такой существует. Располагается он на Таганке.
А я уже был после армии, подумал, чем черт не шутит - и поехал. Прошел первое прослушивание, второе, потом первый тур, второй - и поступил. Для меня это было таким шоком, поскольку я слышал много историй, когда люди годами поступают и не могут поступить.

Вот так я оказался привязан к Таганке, с 1994 по 1999 год. У нас был замечательный курс, руководил им Георгий Павлович Ансимов, народный артист СССР, потрясающе талантливый режиссер. Ученик гениального Бориса Покровского, он работал в Большом театре, много ставил в Московской оперетте, за рубежом, создавал спектакли с корифеями оперного театра. Курс, без ложной скромности, подобрался чрезвычайно интересный и талантливый. У нас явных лидеров не было, была скорее палитра непохожих друг на друга индивидуальностей.

Потом я узнал много интересного о здании, где находится факультет музыкального театра, факультет сценографии и эстрадный факультет ГИТИСа. На первом же курсе нам рассказали байку о том, что это, якобы, бывший публичный дом. Уже на третьем курсе я узнал, что это полная чушь, но она почему-то до сих пор живет, и все первокурсники получают дозу лапши на уши. На самом деле это типичный доходный дом, которые начали строиться в конце 19 века, и строились вплоть до революции, потому что в столице был довольно четко сформировавшийся слой людей - и торговых, и чиновников, которые могли себе позволить снимать большие комфортабельные квартиры для своей семьи. Ну а спрос рождает предложение, поэтому таких домов достаточно много, и они считаются такой классикой, фундаментом московского стиля, на который и сейчас стараются ориентироваться.
Я очень быстро понял, что это явно какой-то жилой дом, потому что лестничные пролеты там точно такие же, как в современных домах, но только с массивными каменными ступенями, красивыми перилами. И аудитории, в которых мы занимались танцем, сцендвижением, мастерством актера, вокалом - это абсолютно типичные комнаты, только красивые, просторные. То, от чего отвыкли поколения люди советского времени. Они простые по планировке - это, как правило, та большие прямоугольные комнаты с большим количеством окон. Высокие двери, до самого потолка.
И еще что было интересного в этом здании - я в детстве много читал и встречал выражения «черная лестница», «закутки» - я все это представлял, а тут увидел наяву: в середине здания проходит такая узенькая лестница, где максимум два человека могут разминуться. Она выходит во двор. То есть, это лестница, по которой выносили отходы, приходила прислуга и все, кто не ходил с парадного крыльца. И маленькие комнатушки, явно предназначенные для проживания прислуги, подсобки и так далее.
Когда мы учились, в здании начался ремонт. Сняли старую штукатурку, как раз в той части здания, которая фасадом выходит на Земляной вал, и обнажилась потрясающая кирпичная кладка. У меня отец инженер-строитель, я даже летом в студенчестве подрабатывал у него на объектах и знаю, что такое хорошая кирпичная кладка. Здесь же это было просто что-то упоительное. Потрясающего качества и красоты кирпич, которому ничего не делается со временем, и кладка просто монолитная. Прослойку раствора невозможно было даже процарапать, она была как камень-монолит.
Это была не декоративная, а просто рабочая кладка, но она была настолько презентабельная, такая живая и очень «теплая», что решили не закрывать, ее немного отшлифовали и покрыли грунтовкой, потом лаком. Получились две аудитории очень атмосферные, потрясающие. Кирпичные стены с деревянными балками, колоннами, сделали класс удивительно уютным. С очень камерным светом, абсолютно универсальные, в этих аудиториях можно было играть все - от Чехова до Шекспира. Нам как раз посчастливилось там заниматься после ремонта, и это было счастье.

Не могу обойти в рассказе сам театр на Таганке. К моменту поступления я, конечно, очень много о нем слышал и, конечно, Высоцкий, для меня - молодого человека, музыканта, был легендой. Чего таить - я тоже в подростковом возрасте учился играть на гитаре, но уже тогда понимал, что вот этот монолит - Владимир Семенович Высоцкий - он тяжел для воспроизведения и проецирования на себя.
Я даже не осмеливался петь песни Высоцкого, потому что мне казалось, что это надо либо петь, как он, либо не петь вообще. Поэтому Таганка - для меня это такой объект с аурой театра-легенды.
Когда я в первый раз туда попал - студенческий билет нам открывал двери во все театры - я, по-моему, попал на «Мастера и Маргариту», и вышел с достаточно сложным чувством. Решил, что я еще не дорос до Таганки. Потом я понял, что что-то здесь не так.
Действительно, к тому моменту, когда я учился, может быть, это были уже не пиковые, не легендарные годы Таганки, хотя это был по-прежнему очень крепкий, профессиональный театр, но к этому моменту на Таганке, наверное, должно было что-то поменяться. И поэтому все эти недавние истории со скандальным оттенком на Таганке - это логичное завершение стагнации, застоя. Думаю, никто не будет отрицать, что театр - это, по определению, живой организм, и как человек стареет, болеет, в нем происходят изменения, кризис, выходы из кризиса, так и в театре что-то должно меняться. Не обязательно руководитель, но что-то должно меняться - концепции, приглашенные режиссеры, новые лица, новый репертуар, в конце концов.

А театр содружества актеров Таганки, который был уже построен к тому моменту, он выглядел свежим, новым. Но как-то - даже с архитектурной точки зрения - этот зубец, выступающий над Земляным валом пугал. Я понимал умом, просто это что-то конструктивистское в архитектуре, но меня почему-то туда не тянуло совсем.

По окончании ГИТИСа так получилось, что сразу я своего театра не нашел. Хотя я работал некоторое время в музыкальном театре на Басманной - это такой очень крепкий театр, который работает в жанре музыкальной комедии, мюзикла, оперетты. Очень многие люди, которые заканчивали наш факультет, туда попадали. Потом был областной театр имени Островского. И наконец, в Москве началась эпоха мюзиклов. Публика, продюсеры, постановщики, экономическая ситуация созрела для таких масштабных дорогих проектов.
Когда мы учились в ГИТИСе, то с вожделением смотрели видеокассеты с западными мюзиклами, которые нам показывала наш потрясающий педагог - Карина Абрамовна Вартанова. Факультативно приносила и говорила: вот, смотрите, вот что смотрят во всем мире и чего у нас, к сожалению, нет. При том, что у нас в репертуарном театре шли «Юнона и Авось», «Иисус Христос – суперзвезда», другие замечательные спектакли, но здесь имелись в виду мюзиклы ежедневного показа, в которые вкладывались огромные средства - и материальные, и постановочные, и творческие. И которые замечательны не только с художественной точки зрения, но еще и абсолютно окупаемы. Они не требуют никакой поддержки, это настолько самодостаточный продукт, что люди туда валом валят, а на удачные постановки - годами.
Когда начались такие пробы постановок в Москве, мы как-то все воспряли духом, потому что это то, в чем мы действительно хотели работать и то, чему нас учили.
Сначала я попал в англоязычную, как ни странно, постановку - «Страна завтрашнего дня». Это был своеобразный проект - английский юрист, он же композитор, видимо, сочинительство музыки было его хобби, он умудрился арендовать на лето сцену театра «Новая Опера» и за два месяца поставить полноценный мюзикл . Там играли профессиональные артисты, которые потом четко вошли в когорту актеров мюзиклов, кочующих из одного проекта в другой. История была очень странная - лав-стори русской девушки и американца на фоне путча 1993 года в России. Со всем соответствующим антуражем - новые русские, коррумпированные милиционеры, волнение на улицах. Премьера была в 1999 году. Автор писал «по свежим следам». Это было очень профессионально написано - хорошие мелодии, с явным влиянием Битлз, Синатры.

В Новой Опере очень интересная сцена - это единственная сцена, которая трансформируется. Там есть подъемники, вся сцена состоит из поднимающихся и опускающихся кубов. И в конце спектакля на сцену поднимался - было ощущение, что выезжает - танк и стрелял в зал. Сейчас я понимаю, что это, скорее, из серии запрещенных приемов. Видимо, это был такой спецэффект.
В принципе, это был настоящее шоу с постановочной командой, костюмами, живым оркестром. Единственное, как мы поняли потом, никто не собирался зарабатывать на нем деньги - мы отыграли две недели, потом постановка закрылась. Видимо, человеку важно было заявить о себе как о композиторе, реализовать эту постановку, снять, показать нужным людям в Лондоне.
Несмотря на то, что эта история быстро закончилась, она дала такую уверенность в себе, что я не потерял эти пять лет в институте, я что-то из себя представляю, это был такой мощный пинок в профессии.

Стечение обстоятельств привело к тому, что я оказался в проекте «Норд-Ост». Он ставился недалеко от Таганки, на Дубровке, а офис продюсерской компании, которая его ставила, во главе с Георгием Леонардовичем Васильевым, находилась на Марксистской. И этот отрезок опять вошел в мою жизнь - Таганка-Дубровка.
Я не буду вообще затрагивать трагический шлейф этого проекта. Но знаю, что это была суперпрофессиональная постановка. Наверно, потому, что творили спектакль те, кто сами и написали «Норд-Ост» - Алексей Иващенко и Георгий Васильев. Они очень долго искали режиссеров, и убедились, что на тот момент в России не было людей, способных ставить мюзиклы. В итоге занялись постановкой сами. И сейчас, по прошествии времени, когда многое отсеялось, профессионалы от театра, те, кто занимаются постановкой мюзиклов в оперетте и на других площадках, они говорят - да, это было уникальное явление, «Норд-Ост» поставил такую планку, выше которой никто пока так и не прыгнул.
И это была вторая веха, связанная с Таганкой-Дубровкой. На личную жизнь этот проект тоже повлиял. Потому что мой первый брак например, не выдержал испытания мюзиклом ежедневного показа. И благодаря «Норд-Осту» я нашел человека, с которым мы идем до сих пор по жизни. И как ни странно, не случись трагедии «Норд-Оста», возможно, мы бы не встретились.

Здание МДМ на Фрунзенской вошло в мою жизнь году в 2003, там шел мюзикл «12 стульев». Такие здания, как МДМ, я про себя называю «Пентагон». Они не обязательно пятиконечные, но вот эти громады из бетона современные, они внешне «холодные», как большие бункеры. Но надо сказать, для зрелищных мероприятий весьма функциональные. Там очень хороший зал с коммерческой точки зрения - он громадный, он денежный. Порядка тысячи семисот мест, и для постановок шоу это, конечно, золотое дно. Другое дело, что шоу должно быть блестящим и талантливым, чтобы наполнять такой зал.
Но не могу сказать, что само здание МДМ у меня вызывает какие-то эмоциональные чувства. Да, это место любимой работы, и в ходе проката спектаклей коллективы сильно сплачиваются, сдруживаются, и вот эта аура друзей-коллег она, конечно, начинает врастать корнями в само здание.
Есть у МДМ и свои легенды. Мы, артисты, бываем в основном, в одной части здания - сцена, зал, закулисье. И как-то, за отсутствием свободных помещений, пошли репетировать в другую часть - нас повели по каким-то катакомбам, над залом там, оказывается, еще есть помещения, какие-то сдаются под офисы, какие-то - технические. И я узнал, что МДМ - реально громадный. У него есть огромный «трюм» - подземная часть. Кто-то мне сказал, что в лихие 90-е в эти подвалы МДМа якобы привозили должников, выбивать из них деньги. Уж не знаю, правда это или нет, может быть, это тоже такая легенда-страшилка.

История с метро началась в 2004 году, когда я только начинал заниматься озвучанием, посылал демо-записи голоса в студии звукозаписи, рекламные продакшны, аудиоиздательства и т. д. Пытался продвигать себя. В какой-то момент откликнулось радио метро, они предложили приехать и записать пробу голоса. Так я стал одним из трех голосов Московского метро. Моей коллегой оказалась Юлия Романова – опять приятное совпадение, мы с ней учились параллельно в ГИТИСе, только она заканчивала эстрадный факультет. Это легендарный человек, голос «Пионерской зорьки». А еще один голос - это Сергей Куликовских - потрясающий человек. Носитель классической дикторской школы Гостелерадио. Такой размеренный, благородный голос, без агрессивных нот. Но время у нас очень динамичное, и манера подачи текста меняется с каждым годом. Поэтому какая-то информация, которая подается более нейтрально, степенно - она может просто не восприниматься. И я, видимо, воплощаю какие-то более жесткие, агрессивные нотки, более драйвовую, ближе к радийной, подачу информации. Почему выбрали именно меня? Все оказалось достаточно прозаично - в метро очень специфичный шумовой фон. Наше метро достаточно громкое, даже врачи, психологи говорят, что в подземке лучше долго не находиться. И эти шумы, оказывается, «съедают» очень высокие и очень низкие частоты. И наиболее отчетливо слышится некий средний диапазон. Я попал в эту «вилку». Парадоксально, но брендовые голоса, очень низкие, бархатные и яркие, звонкие, при всей необычности тембра, слышатся хуже, потому что эти частоты съедаются шумом метро.

Объем объявлений не очень большой, но 1-2 раза в неделю я приезжаю в редакцию. По сути, это такой информационный канал оповещения. По-прежнему мы записываем объявления по безопасности. С особенным удовольствием я записываю стихи. Несколько лет назад радио в метро решило разнообразить эфир - начали транслировать музыку и стихотворения из российской классики. Из-за того, что аудитория громадная, это тот самый случай, когда на всех не угодишь. Кому-то не нравится шум, кто-то хочет ехать в тишине. И ответная реакция была иногда примерно такая: мы платим деньги, чтобы ехать из точки А в точку Б, и не надо читать нам стихов. Но благо, такие голоса были единичны. До определенного момента я озвучивал только служебные объявления и рекламу. Все станции в вагонах были озвучены Сергеем и Юлей. Но недавно, в связи с открытием новых станций - а в этом случае переозвучивается вся ветка - меня попросили записать Серпуховско-Тимирязевскую и Таганско-Краснопресненскую ветки метро.
Я никогда не афишировал, что я голос метро, но, так или иначе, об этом догадались родные и друзья. Дочь старшая очень гордится. А друзья говорят - так приятно, долго не встречаемся, а потом спускаешься в метро - и, вроде как, повидались.
Мои любимая станции - Маяковская. К станциям-дворцам, первым на красной ветке - такое же отношение как к сталинским высоткам. Хотя там очень красивые мозаики, картины… но это такая ушедшая эпоха - отношение как к музею. Таганская - всегда многолюдная, мечтаю оказаться там ночью, чтоб никого не было. И еще очень нравится Чкаловская - с авиационными мотивами.